История Бразильской литературы

Начатки Б. л. восходят к колониальной эпохе, когда в Бразилии господствовало рабовладельческое колониальное хозяйство, основанное на рабском труде негров, тесно связанное с торговым капиталом её метрополии, Португалии, и опиравшееся на закрепощение туземного индейского населения, в частности при помощи духовных миссий, которые располагали в стране огромными земельными наделами и являлись мощным идеологическим орудием колонизаторов Бразилии. В первой половине XVI в. иезуиты выступили с рядом произведений духовного характера. Первые местные поэты из рабовладельческой среды, вроде Бенто Тейшейра Пинто [Bento Teixeira Pinto, 1545—1605], выступившего в 1601 с поэмой «Prosopopeia», восхваляющей губернатора Пернамбуко, писали всецело под влиянием господствующих вкусов метрополии, с торговым капиталом которой и знатью эта среда была связана. Социальной основой Б. л. этого времени являлся господствующий класс крупных колониальных помещиков-рабовладельцев. Тем не менее исключительно тяжёлое положение рабов на сахарных плантациях, создававшее угрозу для самих основ колониального хозяйства, произвол колониально-помещичьей верхушки в стране и происки иезуитов вызвали к жизни творчество сатирика Грегорио де Маттос [Gregorio de Mattos, 1623—1696]. XVIII век является, как и в метрополии, эпохой развития многочисленных лит-ых «академий», из к-рых наиболее значительна учреждённая в 1763 в Рио де Жанейро «Arcadia Ultramarina». Лит-ая продукция этих кружков не выходит за пределы чисто академических упражнений.

Провинция Минас Жераис (Minas Geraes), где получила развитие горная промышленность (правда, на основе рабского труда), стала очагом движения, стремившегося к независимости страны от Португалии. В лит-ре это движение характеризовалось поисками национальной тематики.

Видными представителями этого течения явились лирики Клаудио Мануэл да Коста [Claudio Manuel da Costa, 1729—1789], Мануэл Инасио да Силва Алваренга [Manuel Ignacio da Silva Alvarenga, 1749—1814] и Жозе де Алваренга Пейшото [Jose de Alvarenga Peixoto, 1744—1793]. Главным представителем этого лит-ого движения, талантливым стилизатором народной поэтической стихии был умерший в изгнании в Африке Томас Антонио Гонзага [Thomas Antonio Gonzaga, 1744—1809], одна из любовных идиллий которого была переведена Пушкиным на русский язык («С португальского»).

Это движение нашло также отзвук в творчестве Жозе Базилио да Гама [Jose Basilio da Gama, 1741—1795], написавшего «О Uruguay» (Уругвай, 1769), и Санта Рита Дурао [Jose de Santa Rita Durao, 1737—1784], создавшего эпос «Caramuru» (Карамуру, 1781).

Период с 1800 по 1822 г. (год провозглашения независимости Бразилии) ознаменовался упорной борьбой населения португальской колонии за государственную самостоятельность. Хотя бразильцы добились провозглашения независимости без открытых военных столкновений, но этому акту предшествовали жестоко подавленные народные восстания и военные заговоры, а также активные политические действия сторонников независимости.

В 1808 г., спасаясь от наполеоновского нашествия, в Бразилию переехал португальский двор. Принц-регент, затем король Жоан VI, вынужден был открыть бразильские порты и принять другие меры для оживления экономики и культуры колонии. В Рио-де-Жанейро была учреждена типография, стали издаваться газеты и журналы, открылись театры, национальная библиотека, музей, ряд учебных заведений. Расширился круг читателей, литературная жизнь вступила в новую фазу.

Осваивая такие новые для бразильцев литературные жанры, как памфлет, эссе, публицистическая и литературно-критическая статья, местные публицисты следовали урокам европейской просветительской литературы. Страстностью и политическим радикализмом выделяются «Письма Пифии к Даману» (1823) монаха Жоакима Рабело-и-Канеки (1779—1825), участника нескольких антипортугальских антимонархических восстаний, казненного за попытку провозгласить республику в шести северных провинциях Бразилии (так называемая «Конфедерация Экватора»).

Много пишется и публикуется в эти годы стихов, но они не выходят за пределы эпигонского классицизма. Бразильский классицизм второй половины XVIII в. с его обширной и разнообразной жанровой системой, непрестанными поисками и художественными достижениями сменился литературой обильной, но эстетически не оформленной, подражательной. Просветительские идеи прокламируются в привычной риторике оды, в лирике варьируются анакреонтические и пасторальные мотивы, заимствованные у Гонзаги. Преемственность еще подчеркивается вымышленными «аркадскими» именами, под которыми скрываются поэты. Так, стихи, публиковавшиеся под псевдонимом Америко Элизио («Разрозненные стихи Америко Элизио», 1825), принадлежали Жозе Бонифасио де Андраде (1763—1838), ученому и политическому деятелю, главе первого правительства Бразилии, прозванному впоследствии «отцом независимости».

Уже в первые десятилетия века до бразильцев доносится дыхание нового искусства, новых идей. Большое влияние на умонастроение молодежи оказала ораторская и литературная деятельность знаменитого проповедника той поры монаха Франсиско де Монте Алверне (1784—1857). Пылкий поклонник Шатобриана, он демонстрировал в своих речах и проповедях новое понимание личности. Не вступая в открытое противоречие с догматами, он тем не менее придавал католицизму черты личной религии, скорее даже религиозности. Религиозность, которую он старался возбудить в слушателях, связана с тягой к гармонии, она возникает от созерцания природы как глубоко субъективное и по сути своей эстетическое чувство. К проповеднику тянулись молодые поэты, он переписывался впоследствии со знаменитыми Гонсальвесом де Магальяэнсом и Порто-Алегре и способствовал их приобщению к идеям романтизма.

Вся вторая четверть XIX в. в Бразилии проходит в массовых восстаниях, цель которых — добиться республиканской и федеративной формы правления. Наиболее знаменита десятилетняя «война фаррапос» (оборванцев) на юге Бразилии, в которой участвовал молодой Гарибальди. Резкое недовольство всех классов населения пропортугальской ориентацией первого монарха, а также события в Португалии, угрожавшие династическим интересам, вынудили Педро I отречься от престола в 1831 г. К концу 40-х годов империя Педро II стабилизировалась, приняв ряд конституционных ограничений и порвав окончательно путы зависимости от бывшей метрополии.

Если в общественной жизни эти бурные годы были эпохой быстрого формирования нации, то аналогичный процесс разворачивался и в литературе. Сам термин «бразильский» только входил в те годы в широкое употребление. Литература осознавала себя как «бразильская литература» и искала эстетическую систему, в которой она могла выразить свое новое национальное качество. Эти поиски протекали поначалу в теоретической форме, и лишь в самом конце рассматриваемого периода появились художественные результаты — первые сборники стихов, первые пьесы, первые романы. Художественный взлет бразильского романтизма приходится лишь на 50—60-е годы. Развитие, таким образом, было замедленным, этап внутреннего созревания принципов национального романтизма затянулся, зато в Бразилии можно с большой четкостью проследить и прямую связь литературного движения с общественным процессом, и значение передовых европейских идей, и, наконец, главное — определяющую

601
роль потребностей формирующейся нации, диктовавших принципы отбора, усвоения и переработки любых заимствований.

Проникновению романтических идей в Бразилию способствовал «посредник» — явление, получившее название «Франко-бразильский преромантизм». В 1816 г. в Рио-де-Жанейро прибыла французская художественная экспедиция. Ее члены поселились в пригороде Тижуке, образовав вскоре колонию художников, писателей, критиков, увлеченных бразильской экзотикой. Книги, написанные участниками этого кружка, — «Бразильские идиллии» (1830) Теодора Тонэ, «Бразильские элегии» (1823) Эдуарда Корбьера (отца будущего поэта Тристана Корбьера), исторический роман «Жакарэ, или Тупинамбы» (1830) Даниэля Гаве и Филиппа Буше — были адресованы французскому читателю, но они становились известны и в Бразилии. Особенно велика была роль двух французских критиков, прекрасно знавших португальский язык и серьезно изучивших бразильскую письменность. Первый, Фердинан Дени, в своих эссе попытался объединить лирический пейзаж Шатобриана и пластичность «Картин природы» Гумбольдта. «Сцены природы в тропиках» Ф. Дени легли в основу романтической концепции природы. В 1826 г. Дени опубликовал в Париже «Обзор истории литературы Бразилии». Он утверждал, что бразильский народ обладает всем необходимым для достижения оригинальности в искусстве: великолепной природой, возбуждающей поэтическое чувство, богатой событиями историей и, наконец, этническим своеобразием. Эти идеи Дени, поддержанные в том же году авторитетом знаменитого португальского романтика Алмейды Гарретта («Великолепные картины природы этой обширной страны должны сообщить ее поэтам больше оригинальности, больше необычных образов и выражений...» — писал он), легли в основу программы бразильского романтизма.

Второй французский американист, Эжен де Монглав, перевел на французский язык два основных произведения бразильской литературы XVIII в. — «Дирсееву Марилию» Гонзаги и эпическую поэму Санта-Риты Дурана «Карамуру». Вернувшись во Францию и став одним из основателей и ученым секретарем Французского исторического института, Монглав продолжал пропагандировать бразильскую культуру. В 1834 г. он предложил трем молодым бразильским интеллигентам, учившимся в Париже, вступить членами-корреспондентами в Исторический институт и прочитать лекции о науке, литературе и искусствах в Бразилии. С 1836 г. они стали издавать научно-литературно-художественный журнал «Нитерой», девиз которого гласил: «Все через Бразилию, все для Бразилии». На страницах этого журнала (вышло всего два номера) и была сформулирована программа бразильских романтиков.

Некоторые положения этой программы уже высказывались (хотя и не в такой развернутой форме) в разных бразильских изданиях; теперь же Гонсальвес де Магальяэнс, один из группы «Нитероя», обобщил их, поставив два коренных вопроса в статье «Об истории литературы Бразилии»: «Может ли Бразилия возбудить воображение своих поэтов? Есть ли поэзия у аборигенов Бразилии?» На оба вопроса в статье дается утвердительный ответ. Гонсальвес де Магальяэнс выдвигает «действенные принципы» (по его выражению) для формирующейся национальной литературы: природа и индеец. Бразильская природа, признанная всеми путешественниками бесподобной, обладает могучей вдохновляющей силой. Индейцы создали свои мифы, являющиеся законным достоянием бразильской литературы. Обращение к природе и к индейцам выделит бразильскую литературу, обеспечит ее оригинальность.

Идея национальной самобытности становится с этого момента ведущей в деятельности бразильских романтиков. На протяжении еще нескольких десятилетий эта идея обсуждалась в критике, и, хотя вызывала порой ожесточенную полемику, фактически именно ею вдохновлялось все значительное, что было сделано в бразильской литературе. Индивидуализм, идея духовного суверенитета личности, которую заронил в умы литературной молодежи Монте Алверне, также пронизываются особым, лирическим национализмом. Чувство родины становится как бы конституирующим личность, через него личность противополагает себя миру.

Историю бразильского романтизма ведут с 1836 г. — это год издания «Нитероя» и выхода в свет сборника «Поэтические вздохи и томления» Домингоса Жозе Гонсальвеса де Магальяэнса (1811—1882). Не обладавший крупным поэтическим талантом, Гонсальвес далек еще от реализации им же намеченной эстетической программы. К тому же писалась книга в Европе, и немалое место занимают в ней медитации при созерцании греческих или римских руин. Тем не менее тональность стихов была новой: это всегда светлая, сладостная ностальгия. Европейская природа вызывает у поэта воспоминания о несравненной красоте бразильской сельвы, о детстве, проведенном на родине. Поэт томится по родному краю. Впоследствии другой поэт-романтик, Антонио Гонсальвес Диас, как бы подытожил это лирическое переживание национального в стихотворении «Песня

602
изгнания» (1846) — жемчужине бразильской поэзии, открывающем все хрестоматии. Удивительно музыкальное и простое, сложенное из нескольких слегка варьирующихся фраз, это стихотворение с детства памятно каждому бразильцу.

Эпиграфом к «Песне изгнания» взята строфа знаменитой песни Миньоны из «Вильгельма Мейстера» Гёте. Автор «Песни изгнания» тоже мечтает отправиться в прекрасную далекую страну. Но это не Италия, не идеал классической гармонии и не чистая греза, противостоящая реальному миру, а его собственная родина — и она прекраснее всего мира. «В нашем небе больше звезд, в наших лугах больше цветов», — чувство поэта чарует именно наивной непосредственностью. Характерно и переосмысление биографического факта: Гонсальвес Диас вовсе не был изгнанником, он (как ранее Гонсальвес де Магальяэнс) учился в Европе, но для бразильского романтического сознания всякая разлука с родиной — изгнание.

Почти одновременно с линией лирической, линией субъективного переживания национального чувства в бразильском романтизме возникает и линия бытоописательная. Взгляд художника обращен вовне личности, изобразительное превалирует над выразительным. Особенности жизни в молодой, только устраивающейся стране, причудливые сочетания разных этнических элементов в обычаях и нравах — все это приковывает глаз художника. Бытоописание рождается из интереса романтиков ко всему специфически национальному, к традиции и фольклору. Для бразильского бытоописания специфична комическая либо сентиментальная окраска, а чаще — то и другое вместе. Писатель подмечает смешные, даже нелепые стороны жизни своего народа, но и любуется этой жизнью, как любуются детскими забавами.

Возникновение бытописания связано с борьбой за национальный театр, в которой приняли участие и Гонсальвес де Магальяэнс, и другие члены группы «Нитерой». Борьба увенчалась успехом: с 1837 г. начали действовать два национальных театра, которым правительство в качестве материальной поддержки уступило доходы от лотереи. Важную часть репертуара составили одноактные комедии Луиса Карлоса Мартинса Пены (1815—1848): «Мировой судья в деревне», «Семейство на празднике в деревне», «Англичанин-машинист», «Иуда для пасхальной процессии» и множество других. Мартинс Пена написал также несколько драм в стиле драм Гюго, но его слава связана исключительно с бытописательной комедией.

Сюжеты маленьких пьес Мартинса Пены, колеблющихся между комедией нравов и фарсом, бесхитростны и традиционны: поиски удачной партии для женитьбы или замужества, соперничество двух девушек — скромницы и ветреной кокетки, борьба чувства с расчетом и т. п. Много фарсовой путаницы, суматохи, переодеваний, подслушиваний, внезапных появлений и т. п. Любовная интрига, однако, составляет наименее существенное в мире Мартинса Пены. Главное — среда, от которой зависит участь влюбленных. А среда — это бесчисленные сцены народных праздников и обычаев: пасхальных процессий, праздников Святого духа и святого Жоана, торжественных деревенских обедов, гуляний и т. п. Среда — это галерея социальных типов: от плантатора-фазендейро до фальшивомонетчика. Мартинс Пена резко критичен по отношению ко многим социальным нововведениям: только что учрежденные правительством мировые суды в деревне превращаются в фарс из-за невежества и тупости судей, офицеры и капралы Национальной гвардии используют свои чины для откровенного шантажа и вымогательства, в столице уже образовался слой нового чиновничества, гордящегося своим прогрессизмом, а на самом деле раболепно подражающего придворной аристократии и т. д. Некоторые персонажи (например, энергичный коммерсант из пьесы «Сертанец в столице») прямо критикуют правительство как ответственное за отсталость и невежество бразильского народа. Но социальный критицизм Мартинса Пены не переходит в горечь разочарования, в тотальное отвержение бразильского общества. Драматург сохраняет нежность к этому еще плохо устроенному, плохо управляемому, но такому естественному и красочному миру.

Огромный по своему времени успех (восемь изданий при жизни автора) имел и первый бразильский бытописательный роман «Смуглянка» (1844) Жоакима Мануэла де Маседо (1820—1882). За ним последовали «Белокурый юноша» (1845), «Две любви» (1848), «Роза» (1849) и десятки других произведений этого плодовитого и популярного прозаика. Маседо тяготеет к сентиментальному бытописанию, в его стиле уловимы самые разнообразные реминисценции — от португальской ренессансной пасторали до Жорж Санд. Действие романов Маседо происходит в столице, на шумных улицах, в салонах и скромных гостиных, на студенческих пирушках и семейных балах. Герой — обычно студент, приехавший из провинции и хранящий трогательную верность детской любви. Маседо не лишен и критицизма, но сосредоточен главным образом на пороках семейного и бытового

603
устройства: аристократические претензии, семейный деспотизм, погоня за женихами, капризы и невежественное простодушие светских дам, шарлатанство модных врачей и так далее.

Маседо посчастливилось создать образ, ставший одним из архетипов бразильской литературы, заново воссозданный чуть ли не каждым следующим поколением бразильских писателей. Это смуглянка Каролина из его первого романа, воскресающая под разными именами во всех книгах Маседо, — воплощение бразильского типа женщины. Чернокосая, с зелеными глазами, неправильными чертами, но бесконечной грацией — именно такой она отныне будет представляться художникам XIX и XX вв. Немного загадочная и лукавая, чувственная и кажущаяся ветреной, но умеющая любить и добиваться своего, смуглянка Маседо еще только эскиз, силуэт женского типа, но силуэт пленительный. Само прозвище Каролины — смуглянка — вошло с тех пор в литературный и домашний обиход.

Маседо выпустил также исторический роман «Женщины под мантильей», живописующий нравы колониального Рио-де-Жанейро и весьма резко критикующий злоупотребления португальской администрации 60-х годов XVIII в. Сюжет романа строится на разоблачении преступлений фаворита одного из вице-королей Бразилии. Роман насыщен описаниями праздников и обычаев, обширными цитатами из народных антипортугальских сатирических куплетов.

К концу 40-х годов XIX в. бразильская литература уже нащупала свой путь к достижению национальной самобытности. Национальная самобытность — ведущая идея литературы — вовсе не исключала критического отношения к современной бразильской действительности. Национальная самобытность требует не риторических восхвалений, а глубокой поглощенности художника национальной стихией, выявлением ее оригинальности и ее внутренних сил. Эту задачу бразильскому искусству предстояло решить в следующие десятилетия.

Внедрение иностранного капитала способствовало в обстановке общего подъёма в Южной Америке непосредственной борьбе за отделение от Португалии [1822]. Борьбу за независимость возглавили либеральные круги землевладельческой Бразилии («esclarecidos» — «просвещённые»), связанные с иностранным капиталом. Движение в пользу лит-ой независимости от Португалии нашло своё выражение в бразильском романтизме. В то же время бразильский романтизм сложился под влиянием европейской, главным образом французской романтики. Его наиболее ярким проявлением было творчество выдающегося поэта Домингос Жозе Гонсалваса де Магальяйс [Domingos Jose Goncalves de Magalhaes, 1811—1882], автора «Suspiros poeticos» (Поэтические вздохи) и «Mysterios», эпоса «Confederacao dos Tamayos» (Конфедерация Тамойев — индейского племени) и трагедий на национальные темы. В произведениях романтиков, гл. обр. из помещичьей интеллигенции, господствуют звучная фраза и условные образы: индейцы говорят языком интеллигентов и т. п. Но фон картины — бразильская природа — великолепен; в некоторых произведениях изображаются страдания индейцев и жизнь трудящихся масс. Наиболее яркие представители этого течения, помимо упомянутого Магальяйса, — романист Жозе де Аленкар [Jose de Alencar, 1829—1877] и поэт Гонсалвес Диас [Goncalves Dias, 1823—1864]. Следует также упомянуть элегического поэта Казимиро де Абреу [Casimiro de Abreu, 1837—1860]. Влияние Байрона сказалось на творчестве Алварес де Азеведо [Alvares de Azevedo, 1831—1852]. Борьба за освобождение негров-рабов в Бразилии отразилась в творчестве Антонио де Кастро Алвес [Antonio de Castro Alves, 1847—1871], величайшего бразильского поэта (поэма «O navio negreiro» — «Невольничий корабль» — и др.), Жозе до Патросинио [Jose do Patrocinio, 1854—1905], оратора и журналиста, и Луиса Гама [Luiz Gama, 1830—1882], поэта и оратора (оба — сыновья рабынь).

Последняя треть XIX века отмечена «освобождением» негров [1888] и падением монархии [1889]. Представителем республиканского движения в публицистике явился Силвио Ромеро [Silvio Romero, 1851—1914], выступивший с критикой католической церкви и рабовладельческой монархии. К этому движению примыкал также критик Тобиас Баррето [Tobias Barreto, 1839—1889]. Этот период характеризуется в бразильской лит-ре господством реализма и натурализма. Главным представителем реализма в бразильской литературе явился романист Алуизио Азеведо [Aluisio Azevedo, p. 1857—?]. Жестокая эксплоатация «сарингейросов», кабальных индейцев-крестьян на каучуковых плантациях, описана мелкобуржуазным бунтарём Эуклидес да Кунья [Euclydes da Cunha, 1868—1909]. Обеднение городского мещанства порождает поэзию Аугусто дос Анжос [Augusto dos Anjos, 1884—1913], поэта с материалистическими тенденциями и в то же время пессимиста.

Под прямым французским влиянием складывается в кругах бразильской мелкобуржуазной интеллигенции, пытающейся уйти от социальных противоречий, бразильский парнасизм. Его выдающийся представитель — Олаво Билак [Olavo Bilac, 1865—1918], мастер сонета, эстет, культивировавший субъективный лиризм, мотивы язычества, патриотизма и особенно эротизма.

В тех же мелкобуржуазных кругах складывается в бразильской литературе символизм, представленный творчеством поэта-негра Крузе Соуза [Cruze Sousa, 1863—1898], бедного чиновника. Изысканный стилист, он отражает в поэмах и очерках в туманных и запутанных образах бунтарские настроения негров. Психологизм нашёл место в романах Жозе Мариа Машадо де Ассис [Jose Maria Machado de Assis, 1839—1909]; скептик и пессимист, он выводит типы разлагающегося общества Рио де Жанейро. Романист Лима Баррето [Lima Barreto] изображал жизнь столичного мелкого чиновничества в предместьях Рио де Жанейро.

Вистории бразильской литературы рубеж XIX—XX вв. — момент перелома, когда первый период ее развития (литература еще не слита с национальной средой и во многом заимствует европейские стили и европейские чувства) сменяется вторым — отныне литература находит свои особые «бразильские» формы и способы. Таков был результат глубинной перестройки национального сознания и культуры. Стремительный переход от рабовладельческого и феодального укладов к зависимому капитализму, окончательная отмена рабства в 1888 г., смена в 1889 г. монархии республикой — вся эта ломка на рубеже столетий предопределила динамизм и скачкообразность общественного развития, а сосуществование и соотношение различных общественных тенденций, в свою очередь, обусловили явное несходство бразильского культурного процесса с европейскими. Культура Бразилии на рубеже столетий отмечена не только быстротой развития, но и неординарной последовательностью этапов этого развития, во многом противоречащей европейскому опыту: натурализм здесь возникает одновременно с критическим реализмом; регионализм, аналог испанского «костумбризма», — даже несколько позднее; в Европе же, как известно, бытописательный реализм (к примеру, физиологический очерк) предшествовал развитым формам реализма критического.

Бразильский литературный процесс отличен от европейского, во-первых, иным порядком стадий литературного развития, во-вторых, нечеткостью границ между направлениями. Так, бразильский натурализм явственно сохраняет многие черты романтизма и регионализма.

Самобытный сплав натурализма с романтизмом (характерно выраженный в творчестве А. де Азеведо) явился важным ферментом того творческого брожения, в котором на рубеже веков вызревал подлинно национальный бразильский реализм. В последней трети XIX в. формируется крупное литературное течение — регионализм, воспринявшее от натурализма самое ценное в нем — социологический подход к действительности. В то же время заявляет о себе и другое течение — психологическая проза, развивающая принципы, первооткрытые Ж. М. Машаду де Ассизом. Литературный процесс этих лет принято представлять как противостояние — взаимозависимость двух линий. На одном полюсе — регионалистская проза с ее «загородной» тематикой, с националистической тенденциозностью, с унаследованной от натурализма тяжеловесностью стиля. На втором полюсе — городская по тематике, европоцентристская по мировидению, субъективистская психологическая проза с культом почти поэтической изощренности письма. В вершинных своих произведениях бразильская литература стремится к синтезу двух описанных тенденций, причем на основе художественных принципов регионализма.

Та же двухполюсная схема охватывает и явления поэзии. С одной стороны, объективная, тяготеющая к социальной тематике, проникнутая национальным пафосом поэзия парнасцев; ей противостоит поэзия метафорическая, эзотеричная, космополитичная, далекая от прямой социальности (символизм 90-х годов, «сумеречники» начала XX в.).

Эта схема в некоторых случаях корректируется живыми литературными фактами. Символизм не обязательно аполитичен: недавно найдены и опубликованы публицистичные, социально заостренные стихи лидера бразильских символистов Ж. де Круса и Созы. У парнасцев, напротив, нередки поэтические высказывания в духе «искусства для искусства» (А. де Оливейра и др.).

Бразильский литературный процесс на рубеже веков вырисовывается как смена кратких (пять — десять лет) периодов главенствования то первого, то второго идейно-художественного типа литературы.

Политические сдвиги конца 80-х годов — стабилизация республики, смена военной диктатуры диктатурой промышленников и — как экономическое следствие — усиливающаяся

зависимость от иностранного капитала. Все это способствовало росту крупных и сверхкрупных городов — следовательно, централизации культуры. Художественная жизнь сосредоточилась в двух крупнейших городах — Сан Пауло и Рио-де-Жанейро. Журнал «Ревиста бразилейра», основанный в столице в 1895 г. известным критиком Жозе Вериссимо, становится единственным рупором авторитетных мнений; бразильская Академия, учрежденная в 1896 г., канонизировала интеллектуальное единовластие столичных литераторов и мыслителей. Самоощущение столичной интеллигенции как островка цивилизации среди страшно отсталой страны дало почву объективно оправдывавшим колониализм геополитическим и расовым теориям (Бокля, Гумпловича), а вслед за этим — утверждению космополитизма и культурного сервилизма по отношению к Европе. «Мы жили, одевались и писали по парижским рецептам» (Б. Брока).

Под гипнозом европейской моды даже и сугубо национальные явления часто ощущались как заемные и получали имена похожих, но далеко не идентичных европейских явлений.

Примечательна в этом отношении история бразильской «парнасской школы» — объединения поэтов, возглавленного Алберто де Оливейрой (1859—1937), Олаво Билаком (1865—1918), Раймундо Коррейей (1860—1911). На первый взгляд, наименование характеризует их как эпигонов парижской поэтической школы 50—70-х годов XIX в. На самом же деле в формировании творческой платформы бразильских парнасцев не меньшую роль, чем поэты Франции, сыграли и португальские классики Эса де Кейрош, Антеро де Кинтал, Теофило Брага, и знаменитые писатели Бразилии — Машаду де Ассис, Луис Гимараэнс.

«Парнасизм» родился из протеста против эпигонских форм романтизма. («Романтизм умер», — заявил в 1882 г. поэт Томас Дельфино.)

Оливейра, Билак, Коррейя выдвигают программу принципиально объективного письма, провозглашают себя открывателями «научной поэзии». Этот термин и бытует на первых порах в качестве названия школы. В «Манифесте научной поэзии» Мартинса Жуниора (1883) название обосновывается: новая поэзия рационалистична, использует данные психологии и психиатрии, описывает чувства и состояния через внешние проявления; в вещном мире «высвечиваются» преимущественно технические новшества (тема электричества, железной дороги, позднее — телефона).

Возникает привычка к прямому, не опосредованному (исторические параллели, метафоры) выражению чувства. Это позволяет стихам становится и политической трибуной — в них громко звучат антимонархические, аболиционистские призывы. Республиканские идеалы новой школы обусловили ее обращение к творческому опыту французской революционной республиканской поэзии: к строгой строфике, к александрийскому стиху. Ориентация на французскую культуру обусловливает популярность «закрытых» стиховых форм — сонета, ронделя, рондо. Отмечая французское происхождение всей этой стихотворной техники, с 1888 г. бразильские критики именуют «научную» школу «парнасской», игнорируя при этом первоначальное название, предложенное самими основателями. Игнорируется и преимущественно национальная тематика поэзии Билака, Коррейи (в поэме «Охотник за изумрудами» Билака, в его же стихах «Бразильская музыка» глубоко разработаны темы бразильской истории).

К середине 90-х годов пик популярности парнасцев уже позади. В 1893 г. публикацией сборника «Щиты» Ж. ди Круса и Созы заявляет о себе новая поэтическая группировка: выбирая себе название, она не колеблясь опирается на французскую аналогию и с первых же дней именуется «символистской». Этим подчеркивается установка на борьбу с парнасцами, подобную той, которую вели французские символисты (например, Ст. Малларме). Но у бразильского символизма с французским общих черт гораздо больше, нежели у бразильских и французских парнасцев. Программа бразильского символизма запечатлена в очерке Арарипе Жуниора «Движение 1893 г. Сумерки народов»: установка на сложную метафоричность, подчеркнутая интровертность, обилие реминисценций из европейской литературы — бельгийской поэзии, и драмы, русской и скандинавской прозы.

Символисты стремятся стереть грань между поэзией и прозой: ритмизованной прозой, почти стихом написан роман «Ханаан» (1902) Грасы Араньи. Разрушается и граница между действительностью и легендой. В творчестве Альфонсуса де Гимараэнса (1870—1921), представителя мистического крыла символизма, реальная история сплетается с вымыслом: и себя самого поэт отождествляет с реальным историческим персонажем, первым королем Португалии Альфонсом Генрихом, потому и антикизирует собственное имя Афонсо, превращая его в псевдоним. Он переписывает «Канцоньере» Петрарки, подставляя на место Лауры собственную опочившую возлюбленную — воплощение мистической Женственности.

В поэзии символизма преобладают глубоко трагические мотивы. В поэмах и стихах торжествует персонифицированное символическое Зло. У самого знаменитого символиста — чернокожего поэта Ж. ди Круса и Созы (1861—1898) — постоянно борются «чернота» с «белизной»; «белизна» символизирует мечту о недостижимой «белокурой пианистке из Прайя ди Фора», «черным облаком» предстает грубая реальность в образе «черноликой» жены поэта, негритянки Гавиты.

Символисты ориентируются на Европу в привычках литературных и бытовых; возникают десятки литературных кафе, по всей стране выпускаются литературные журналы, часто эфемерные, выходящие одним-двумя номерами. В это десятилетие (1895—1905) преобладает тенденция к децентрализации, многообразию и нарушению норм. И вполне закономерно, что вскоре снова усиливается тенденция противоположная. В 1912 г. назвавший себя «неопарнасцем» Жозе Албано (1882—1923) в сборнике «Стихотворения» объявляет «войну всему неточному». Другой популярный неопарнасец Эрмес Фонтес (1888—1930) еще в 1908 г. призывал «бороться с символистским варварством» («Апофеозы»).

После окончания первой мировой войны в Бразилии снова распространяется, вполне согласуясь со всемирными литературными тенденциями, поэзия, преисполненная трагизма, пессимизма, грусти. Яркое ее выражение — «Осень» М. Педернейраса (1916, опубл. 1921). В 1921 г. критик Роналдо Карвальо находит удачное наименование творчеству поэтов послевоенной формации — «поэзия сумеречников».

Бразильская проза развивается, перекликаясь с современной ей поэзией. Региональный роман с его «научной» программой возникает как преемник натуралистической прозы и верный ученик «научной» поэзии. Как и поэты, прозаики этого периода используют новейшие открытия психоанализа. Центральная коллизия

их творчества — борьба человека с вечно враждебной ему природой и в результате борьбы — формирование человеческой цивилизации. У регионалистов это битва с пустынями на севере, с буйной сельвой на юге; у «городских» писателей большой город выступает как враждебный человеку, непроходимый, полный чудовищ и опасностей лес; горожанин бьется с городом, как индеец с сельвой.

Регионализм 90-х годов получил уже готовой от предшественников — Ж. де Аленкара, Б. Гимараэнса, Э. Баунея, Ф. Таворы — форму «повествования о сертанах» (степи), натуралистически-бытописательного в деталях, романтического по пафосу и интриге. «Сертанистам» следующего поколения — Афонсо Ариносу, Валдомиро Силвейре, Шавьеру Маркесу — не удалось преодолеть романтическую концепцию крестьянской жизни, они идеализируют даже недостатки крестьянского быта, нищету, суеверия. Труд и социальные отношения в деревне все еще показываются как идиллические. Примечательно, что рассказы названных авторов оригинальнее и последовательнее их романов: рассказ более чуток к детали, не обременен громоздкой романтической интригой.

Регионалистская проза необыкновенно изобильна. Она охватывает все штаты, все уголки страны, все оттенки пейзажей. Так возникает особая «литературная география» Бразилии. Северо-Восток с бескрайними степями — сертанами, с их жителями — жагунсо и степными бандитами — кангасейро запечатлен А. Ариносом в сборниках «О сертанах» (1898), «Бразильские легенды» (1917). Природа и люди степного штата Гойя описаны у Уго де Карвальо Рамоса («Стада и погонщики», 1917). Пустыни бразильского Севера, трагедия их жителей — «каипира», целыми деревнями и областями вымирающих в засушливые годы от недостатка пищи и питья, встают со страниц книг «писателей цикла пустынь»: Домингоса Олимпио («Лусия-Омем», 1903), Родолфо Теофило («Голод», 1890; «Бриллиантовые копи», 1895), Оливейры Пайва (его известнейший роман — «Дона Жудинья до Посо», 1890, — отмечен и чертами психологической прозы). Дебри амазонской сельвы представлены извечно враждебной человеку стихией в сборнике рассказов А. Ранжела «Зеленый ад» (1908). Этой книгой предвосхищено «открытие» сельвы во всемирно известной «Пучине» (1924) колумбийца Хосе Эустасио Риверы, основоположника «литературы зеленого ада».

Особое место в русле регионализма принадлежит «гаушистской» литературе: произведениям Алсидеса Майя (1878—1944), Симоэнса Лопеса Нето (1865—1916). Стилизованные повести и рассказы о бесстрашных метисах — погонщиках скота, живущих свободной, беззаконной жизнью, подчиненной «праву сильного», возникали и в первой половине XIX в. — к примеру, в романах Кальдре-и-Фиана. Романтиками создан клишированный образ гаушо — воплощение своевольной дикости; и Ж. де Аленкар в романе «Гаушо» (1870) недалеко ушел от этого схематически упрощенного представления о целом народе. Лишь в 90-е годы, после войны с Парагваем, в которой всадники Юга покрыли себя славой, стереотип был сломан и родился новый, теперь героизированный образ бесстрашного гаушо: прозаическую и поэтическую продукцию «гаушистов» конца века часто объединяют под названием «Романсейро штата Рио-Гранде ду Сул».

Регионалисты представляли жизнь крестьянства иногда идилличной, иногда — чаще — драматичной, но всегда в отрыве от реальной социальной практики: в этом ограниченность проводимого ими анализа. Лишь Эуклидес да Кунья (1866—1909), автор знаменитой эпопеи «Сертаны» (1902), сумел впервые вскрыть социальную подоплеку трагедии крестьянской массы. Этим обусловлена особая роль книги да Куньи в развитии бразильской литературы.

«Сертаны» — документальное повествование о массовом крестьянском религиозном движении, охватившем в 1897—1899 гг. северо-восток Бразилии, о крестьянской республике, возникшей в местечке Канудос (штат Баия) и о разгроме этого бунта правительственными войсками. Да Кунья как корреспондент республиканской газеты сам был в составе экспедиции, штурмовавшей крестьянскую «крепость»; Канудос, защищаемый полураздетыми, голодными, почти безоружными повстанцами, удалось взять лишь после полуторагодовой осады регулярной армией, с помощью тяжелой артиллерии, перебив всех до одного его защитников. «Я должен написать о том, что видел» — эти слова занес в свой дневник журналист, потрясенный мужеством защитников Канудоса и зверством свершенного над ними «правосудия».

«„Сертаны“ — это было как удар молнии, как взрыв. Феноменальный успех книги объяснялся огромной массой научных сведений, введенных в текст, и смелостью анализа социальных предпосылок», — писал позднее известный бразильский прозаик Жозе Монтейро Лобато. Для истории литературы важнее всего вот этот сдвиг: впервые в практике регионализма внимание автора от сюжета и деталей смещено к причинам событий.

Принципиально новаторская установка Эуклидеса

да Куньи — не только поведать об увиденном, но и вывести причинно-следственную связь наблюдаемых фактов — продиктовала писателю и композицию книги. Она разделена на три части. Первая — «Земля» — содержит экономический анализ предпосылок идеологического протеста бразильских крестьян. Вторая часть — «Человек» — исследование этнографического характера. В ней ярко сказалась эклектичность философии писателя, так как он опирался на некритично воспринятые расовые теории, которые мешали ему до конца понять суть происходящих в Канудосе событий, не позволяя сделать вывод об антифеодальном характере восстания. Сертанец предстает у да Куньи «низшим расовым типом», скрещение рас в историческом процессе — «генетической катастрофой». В то же время реальность, увиденная писателем, непримиримо противоречит воспринятым извне теориям: «сертанец — титан», пишет он, восторгаясь мощью и благородством крестьянина. В этой части явственно ощутима борьба в мировоззрении писателя между чужими теориями и его собственным проницательным, реалистическим изучением действительности. Третья часть — «Битва» — содержит кроме хроники взятия Канудоса и откровенные, подкупающие своей смелостью политические выводы.

Книга да Кауньи имеет колоссальное значение для всей бразильской литературы XX в.; в творчестве его собратьев-регионалистов художественные результаты «Сертанов» сказались немедленно. Уже в 900-е годы последователи да Куньи перенимают у него, во-первых, сочетание бытовой точности с эпичностью; во-вторых, они переходят от этнографической записи «народной речи» со множеством диалектизмов к творческому конструированию монолога, диалога, к повествованию от лица эмоционально вовлеченного рассказчика. Это симптомы проникновения в ткань регионалистской прозы художественных принципов прозы психологической.

Характерный пример психологической работы с материалом регионалистской прозы — творчество Жозе Монтейро Лобато (1882—1948). В его мрачных, пессимистичных рассказах выведен герой-символ, дополняющий галерею традиционных типов бразильской прозы, таких, как мулат А. де Азеведо, креол А. Каминьи. В своем цикле «Урупе» Монтейро Лобато создал образ Жеки Тату, бразильского крестьянина — кабокло, туповатого, трусоватого и ленивого, безучастного к общественной жизни. В своей огромной соломенной шляпе, присев на корточки, он ведет полурастительное существование, напоминая гигантский гриб — урупе. Рассказы-притчи о Жеке Тату, появлявшиеся с 1914 по 1918 г. один за другим на страницах «Эстадо ди Сан Пауло», вызывали живые отклики современников. Патриотическое чувство бразильского интеллигента, а Монтейро Лобато взывал к нему горькими выводами о будущем страны и народа, бунтовало против его выводов, но с наблюдениями писателя спорить было невозможно. «Душевная лень, усталость не верящего в перемены народа — вот внутренняя причина материальной и духовной нищеты, в которую ввергнута нация» — так интерпретирует идею автора «Урупе» знаменитый политик и оратор Руй Барбоза, вводя имя Жеки Тату как нарицательное в политический жаргон.

Тот же опыт мрачного и жестокого анализа, но уже на материале городской жизни, развивается в творчестве группы писателей, носящей парадоксально «неподходящее» название, предложенное в 1950 г. критиком Лусией Мигель-Перейрой: «Улыбка общества». Слишком различен взгляд на вещи у этих писателей. Мягкий юморист Жоан ду Рио действительно улыбается, но его собрат Антонио Торрес усмехается довольно саркастически, а интонацию мрачного сатирика Лимы Баррето вообще трудно назвать юмористической, скорее это смех сквозь слезы.

Жоан ду Рио — литературный псевдоним Пауло Баррето (1881—1921). Выбор имени свидетельствует о желании писателя стать летописцем родного города. Подробно, чуть иронично хронометрирует Жоан ду Рио изысканную жизнь рафинированного столичного общества, «более европейского, чем в Европе», с французской речью, усыпанной цитатами из Ницше и Оскара Уайльда, файф-о-клоками, журфиксами, парижскими книжками (сб. «Религии Рио», 1904; «Душа, очаровательница улиц», 1908). Неутомимый ловец сенсаций, этот писатель и журналист — первопроходец в Бразилии жанра интервью (отдельно изданы в книге «Литературный момент», 1904).

Среди произведений городской психологической прозы, на фоне светского «баловства» Жоана ду Рио и злых, однако безобидных для салонного общества юморесок Антонио Торреса (1885—1934) резко выделяется язвительная сатира Афонсо Энрикеса де Лимы Баррето (1883—1922) — одного из значительнейших бразильских писателей. Его современники уходили в вымышленный мир, отворачиваясь от реальности своей страны, отгораживаясь подражанием чужой художественной гармонии. А. Лима Баррето пользуется чужими образными конструкциями и мотивами (в его творчестве прослеживаются влияния Диккенса, Свифта, Мопассана, А. Франса, русских реалистов) всегда

только как инструментами для анализа бразильской, не похожей на европейскую действительности. Сатира Лимы Баррето разнообразна по приемам. Среди них и сложная аллегория — бразильская буржуазно-помещичья республика показывается в образе вымышленной «страны дураков» как царство невежества, бессмыслицы, духовного раболепия («Брузунданги», опубл. 1923). Использует писатель и традицию захватывающего авантюрного повествования (незаконченный сатирический роман «Приключения доктора Боголова»). В его творчестве сосуществуют сатирический бытовой очерк («Нума и нимфа», 1915) и фантастический рассказ («Человек, который знал яванский язык», «Новая Калифорния»).

Сатирические интонации не определяют всей окраски творчества Лимы Баррето: не менее явственны в его произведениях лирические мотивы. Лима Баррето ввел в бразильскую литературу неведомую ей прежде поэзию — поэзию быта бедняков. О жизни городских низов писали и его предшественники, например А. Азеведо («Трущобы», 1890), но Азеведо видел в мире трущоб остраненный объект изучения, тогда как Лима Баррето и биографически, и психологически, и эмоционально отождествляет себя с описываемым миром.

Тема социальной обреченности небелого человека — главная тема его почти автобиографического романа «Записки архивариуса Исайаса Каминьи» (1909). Эта книга лирична и сатирична в равной степени; но современники расслышали в ней памфлетные тона, искали «ключ» к реалиям, прототипы ее персонажей. Между тем роман Лимы Баррето — не памфлет-однодневка, а глубокое размышление о цинизме и продажности мнимо свободной буржуазной прессы, о безвыходности положения человека, столкнувшегося с мерзостью и бессильного не только уничтожить ее, но даже и поведать о ней.

В романе «Печальный конец Поликарпо Кварезмы» (выходил выпусками в «Жорнал ди Комерсио» с 1911 г., отдельной книгой — в 1915 г.) — повествовании о первых годах бразильской республики — Лима Баррето достиг вершин своего мастерства. Необычен переход от бытовой сатиры в первых частях книги к подлинному трагизму (нелепая гибель героя) в финале. Необычен и язык, воссоздающий манеру речи «низов», намеренно корявый и при этом изящный. Художественные находки этого романа закреплены в третьем крупном произведении Лимы Баррето — в романе «Жизнь и смерть Гонзаги де Са» (1919), сюжет которого также продиктован человеческой драмой автора.

Самобытные черты творчества Лимы Баррето преображены в книгах его последователей и эпигонов, из которых наиболее примечателен Э. Коэльо Нето (1864—1934), автор ста двадцати романов, профессионально оперирующий набором клише, разработанных на основе художественных находок более даровитых писателей. Коэльо Нето был национальным кандидатом на Нобелевскую премию, президентом бразильской Академии: это первый в бразильской культуре пример феноменальной массовой популярности. Успех подобного типа творчества — обычно симптом внутренней исчерпанности определенного этапа развития литературы.

В феврале 1922 г. в Сан Пауло проходит Неделя современного искусства, и с этого момента над всеми прочими движениями в национальной культуре начинает преобладать новое, необычайно мощное движение — модернизм.

Рубеж XIX—XX вв. стал для литератур Латинской Америки важнейшим периодом их истории. Его основным итогом стали окончательный выход латиноамериканских литератур из сферы влияния литератур Испании и Португалии, приобщение к общеевропейскому литературному процессу, универсализация духовных и эстетических исканий, что в свою очередь создало условия для активизации на следующем этапе литературного развития поиска путей достижения творческого суверенитета и национального своеобразия. В этот период впервые в истории испано-латиноамериканских связей материнская литература Испании испытывает активное и плодотворное влияние достижений испано-американских литератур, эстетические искания испано-американского модернизма помогают испанской литературе выйти из затяжного кризиса. Намечаются существенные сдвиги в прозе, возникает раннереалистический роман нового типа, острокритически исследующий действительность Латинской Америки. Начинающаяся универсализация литератур Латинской Америки при сохранении общности основных путей развития сопровождается углублением их национальной дифференциации.

Источники:

Университет Сан-Пауло

Википедия

Тертерян (ФЭБ) "Бразильская литература первой половины 19 века)

Костюкович и др. (ФЭБ) "Бразильская литература на рубеже 19 и 20 веков

Купить книги на португальском языке с доставкой из Бразилии можно на аналоге нашего "Озона", интернет магазине "Submarino". Международную доставку они делают за 7 дней. На самом деле выходит немного дольше, но вполне приемлемо. Оплата кредитной карточкой. Магазин находится здесь:

Купить книги в переводе на английский язык можно в "Амазоне"

Анализ эротической поэмы Gregorio de Matos "A Freira: Ralo, Roda e Grade" ( исследование Университета Кампинас)

Переход на страницу современной бразильской литературы

Переход на страницу изобразительного искусства Бразилии